Игорь Губерман. В настроение

Я душевно вполне здоров!
Но шалею, ловя удачу…
Из наломанных мною дров,
Я легко бы построил дачу!

Люблю людей и, по наивности,
Открыто с ними говорю,
И жду распахнутой взаимности,
А после горестно курю.

Бывает - проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.

Вся наша склонность к оптимизму –
от неспособности представить,
какого рода завтра клизму
судьба решила нам поставить.

Давно уже две жизни я живу,
одной – внутри себя, другой – наружно;
какую я реальной назову?
Не знаю, мне порой в обеих чуждо.

Всего слабей усваивают люди,
взаимным обучаясь отношениям,
что слишком залезать в чужие судьбы
возможно лишь по личным приглашениям.

Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно.

Любил я книги, выпивку и женщин.
И большего у бога не просил.
Теперь азарт мой возрастом уменьшен.
Теперь уже на книги нету сил.

Поездил я по разным странам,
печаль моя, как мир, стара:
какой подлец везде над краном
повесил зеркало с утра?

Весьма порой мешает мне заснуть
Волнующая, как ни поверни,
Открывшаяся мне внезапно суть
Какой-нибудь немыслимой херни.

За то люблю я разгильдяев,
блаженных духом, как тюлень,
что нет меж ними негодяев
и делать пакости им лень.

Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно,
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.

Живя в загадочной отчизне
из ночи в день десятки лет,
мы пьем за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.

Учусь терпеть, учусь терять
и при любой житейской стуже
учусь, присвистнув, повторять:
плевать, не сделалось бы хуже.

Я женских слов люблю родник
И женских мыслей хороводы,
Поскольку мы умны от книг,
А бабы – прямо от природы.

Когда нас учит жизни кто-то,
я весь немею;
житейский опыт идиота
я сам имею.

Душа порой бывает так задета,
что можно только выть или орать;
я плюнул бы в ранимого эстета,
но зеркало придется вытирать.

Крайне просто природа сама
разбирается в нашей типичности:
чем у личности больше ума,
тем печальней судьба этой личности.

Во мне то булькает кипение,
то прямо в порох брызжет искра;
пошли мне, Господи, терпение,
но только очень, очень быстро.

Бывают лампы в сотни ватт,
но свет их резок и увечен,
а кто слегка мудаковат,
порой на редкость человечен.

Я никак не пойму, отчего
так я к женщинам пагубно слаб;
может быть, из ребра моего
было сделано несколько баб?

Ум полон гибкости и хамства,
когда он с совестью в борьбе,
мы никому не лжем так часто
и так удачно, как себе.

В жизни надо делать перерывы,
чтобы выключаться и отсутствовать,
чтобы много раз, покуда живы,
счастье это заново почувствовать.

Боюсь, как дьявольской напасти,
Освободительных забот:
Когда рабы приходят к власти,
Они куда страшней господ.

Бывает – проснешься, как птица,
Крылатой пружиной на взводе,
И хочется жить и трудиться;
Но к завтраку это проходит.

И спросит Бог:
- Никем не ставший,
Зачем ты жил? Что смех твой значит?
- Я утешал рабов уставших, - отвечу я.
И Бог заплачет.

Из нас любой, пока не умер он,
Себя слагает по частям
Из интеллекта, секса, юмора
И отношения к властям.

Мне повезло на тех, кто вместе
Со мной в стаканах ищет дно;
Чем век подлей, тем больше чести
Тому, кто с ним не заодно.

Мораль не цепи, а игра,
Где выбор – обязательней всего;
Основа полноценности добра -
В свободе совершения его.

Мы варимся в странном компоте,
Где лгут за глаза и в глаза,
Где каждый в отдельности – против,
А вместе – решительно за.

Напрасны страх, тоска и ропот,
Когда судьба влечет во тьму;
В беде всегда есть новый опыт,
Полезный духу и уму.

Ни вверх не глядя, ни вперед
Сижу с друзьями-разгильдяями,
И наплевать нам, чья берет
В борьбе мерзавцев с негодяями.

Никто из самых близких по неволе
В мои переживания не вхож;
Храню свои душевные мозоли
От любящих участливых галош.

Носишь радостную морду
И не знаешь, что позор –
При таких широких бедрах –
Такой узкий кругозор.

О том, что подлость заразительна
И через воздух размножается,
Известно всем, но утешительно,
Что ей не каждый заражается.

Однажды здесь восстал народ
И, став творцом своей судьбы,
Извел под корень всех господ;
Теперь вокруг одни рабы.

Одним дышу, одно пою,
Один горит мне свет в огне –
Что проживаю жизнь свою,
А не навязанную мне.

Очень многие дяди и тети
По незрелости вкуса и слуха
Очень склонны томление плоти
Принимать за явление духа.

Повсюду, где забава и забота,
На свете нет страшнее ничего,
Чем цепкая серьезность идиота
И хмурая старательность его.

Погрязши в тупых ежедневных делах
И в них находя развлечение,
Заблудшие души в блудливых телах
Теряют свое назначение.

Чтоб выжить и прожить на этом свете,
Пока земля не свихнута с оси,
Держи себя на тройственном запрете:
Не бойся, не надейся, не проси.

Я живу – не придумаешь лучше,
Сам себя подпирая плечом,
Сам себе одинокий попутчик,
Сам с собой не согласный не в чем.

Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье - лучший антисептик
от загнивания ума.

Творчеству полезны тупики:
боли и бессилия ожог
разуму и страху вопреки
душу вынуждает на прыжок.

У женщин юбки все короче;
коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.

Я чужд надменной укоризне;
Весьма прекрасна жизнь того,
Кто обретает смысл жизни
В напрасных поисках его.

Смешно, как тужатся мыслители –
То громогласно, то бесшумно -
Забыв, что разум недействителен,
Когда действительность безумна.

Сильна Россия чудесами
И не устала их плести:
Здесь выбирают овцы сами
Себе волков себя пасти.

Остыв от жара собственных страстей,
Ослепнув от загара жирной копоти,
Преступно мы стремимся влить в детей
Наш холод, настоявшийся на опыте.

Чем пошлей, глупей и примитивней
Фильмы о красивости страданий,
Тем я плачу гуще и активней,
И безмерно счастлив от рыданий.

Чтобы не дать угаснуть роду,
Нам богом послана жена,
А в баб чужих по ложке меду
Вливает хитрый сатана.

Мужчина - хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица;
чтоб это стало нам известно,
нам просто следует жениться.

(с) Игорь Губерман